В 1874 году Достоевскому подарили икону «Всех скорбящих Радость», бывшую с тех пор личной молельной иконой писателя. Она несколько отличалась от знакомой ему с детства «куманинской» чудотворной иконы московской церкви Преображения на Ордынке .
Подаренная икона стояла в Святом углу рабочего кабинета Достоевского на его последней петербургской квартире в Кузнечном переулке — Богоматерь с Младенцем на облаках с двумя ангелами по сторонам, взирающие на Царицу небесную больные и скорбящие, праведник, встречающий их «с верою притекающих» .
«Нравственные идеи есть. Они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут. Жить стало бы невозможно», Федор Михайлович Достоевский
Особое место в сердце писателя принадлежало «Сикстинской Мадонне» Рафаэля.
Анна Григорьевна Достоевская вспоминает, как, только лишь приехав в Дрезден, они сразу направились в картинную галерею:
«Муж мой, минуя все залы, повел меня к Сикстинской Мадонне – картине, которую он признавал за высочайшее проявление человеческого гения.
Впоследствии я видела, что муж мой мог стоять перед этою поразительной красоты картиной часами, умиленный и растроганный. Скажу, что первое впечатление на меня Сикстинской Мадонны было ошеломляющее: мне представилось, что Богоматерь с Младенцем на руках как бы несется в воздухе навстречу идущим».
«Никакая картина до сих пор не производила на меня такого впечатления, как эта. Что за красота, что за невинность и грусть в этом божественном лице, сколько смирения, сколько страдания в этих глазах. Федя находит скорбь в улыбке Мадонны».
Но, однако, любя «Сикстинскую Мадонну», Достоевский отчетливо сознавал разницу между картиной и иконой.
Анна Григорьевна, описывая русскую церковь в Дрездене, упоминает: «Образ Богоматери на правой стороне иконостаса взят с Мадонны Рафаэля (что Федя очень не одобряет)».
В 1879 году в рабочем кабинете Петербургской квартиры Достоевского на стене появилась огромная фотография Сикстинской Мадонны без окружающих ее фигур, подаренная графиней Софьей Андреевной Толстой — вдовой писателя Алексея Константиновича Толстого.
Достоевский давно мечтал о такой.
«Сколько раз — вспоминает Анна Григорьевна — в последний год жизни Федора Михайловича я заставала его стоящим перед этою великою картиною в таком умилении, что он не слышал, как я вошла».
Достоевский учится строить образ у западной религиозной картины и по-своему превосходит ее.
Достоевский берет абсолютно «частный случай», лишает обнаруживаемое в глубине этого «частного случая» «предание» всякой привычности, всякой затертости, убивающей непосредственность восприятия.
Таков в «Братьях Карамазовых» потрясающий рассказ Ивана о ребенке, затравленном собаками на глазах матери за то, что он зашиб ногу любимой гончей своего барина.
Это описание дрожащего на осеннем ветру восьмилетнего мальчика, раздетого донага, не понимающего, что происходит, и молчаливо толпящейся вокруг дворни, и барина, орущего «Ату его!», и псарей, спускающих собак на бегущего.
Достоевский изображает сцену с такой силой, что читатели вместе с Алешей готовы расстрелять барина и вместе с Иваном сказать, что мать не может, не должна прощать мучителей своего младенца, даже если сам младенец им простит.
И вот, через пару страниц, тот же Иван пересказывает «одну монастырскую поэмку» с образами, как он сам заметит, не ниже дантовских.
В этой «поэмке» Богоматерь молит об избавлении от наказания и мучений всех грешников без различия. Иван рассказывает: «Разговор Ее с Богом колоссально интересен. Она умоляет, Она не отходит, и когда Бог указывает Ей на пригвожденные руки и ноги Ее Сына и спрашивает: как Я прощу Его мучителей, — то Она велит всем святым, всем мученикам, всем ангелам и архангелам пасть вместе с Нею и молить о помиловании всех без разбора».
Достоевский таким сопоставлением разбивает логику повседневности.
Если вместе с Алешей перед Иваном мы признали, что мать не смеет простить мучителям, даже если сам ребенок простил им, то через другое изложение узнаем, что не лишены заступничества и ходатайства Божией Матери.
Богоматери, которая является всему миру Заступницей и Покровом – тому миру людей, который распял Ее возлюбленного Сына.
Источник — Опыт духовной биографии Ф.М. Достоевского — «ГЛАВНЫЙ ВОПРОС, КОТОРЫМ Я МУЧИЛСЯ СОЗНАТЕЛЬНО И БЕССОЗНАТЕЛЬНО ВСЮ МОЮ ЖИЗНЬ — СУЩЕСТВОВАНИЕ БОЖИЕ…», Татьяна Александровна Касаткина.