«Слишком много с этим романом сопряжено, во всех отношениях» , «Что же касается до “Идиота”, то так боюсь, так боюсь – что и представить не можете. Какой-то даже неестественный страх, никогда так не бывало» .
Так писал Федор Михайлович в письме к Аполлону Николаевичу Майкову. Писал к другу, почти заменившему ему умершего брата, потому что в романе «Идиот» в форме художественного эксперимента пытался решить с математической точностью проблему существования вечной жизни.
«Высшая красота не снаружи, а извнутри», Федор Михайлович Достоевский
На фоне постоянного безденежья, недавних родов и болезни жены, смерти горячо любимой дочки Сони удивительны изложения собственных переживаний по поводу романа, главное из которых в опасении «испортить идею».
Анна Григорьевна Достоевская записала в своих воспоминаниях:
«По дороге в Женеву мы остановились на сутки в Базеле, с целью в тамошнем музее посмотреть картину, о которой муж от кого-то слышал. Эта картина, принадлежащая кисти Ганса Гольбейна (Hans Holbein), изображает Иисуса Христа, вынесшего нечеловеческие истязания, уже снятого со креста и предавшегося тлению. Вспухшее лицо его покрыто кровавыми ранами, и вид его ужасен. Картина произвела на Федора Михайловича подавляющее впечатление, и он остановился перед нею как бы пораженный. Впечатление от этой картины отразилось в романе «Идиот» .
Умирающий от чахотки подросток Ипполит в этом романе Достоевского 1868 года так описывает свое впечатление от картины Ганса Гольбейна:
«Рождается один особенный и любопытный вопрос: если такой точно труп, а он непременно должен был быть точно такой, видели все ученики Его, Его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за Ним и стоявшие у креста, все веровавшие в Него и обожавшие Его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет» ?
«Эти люди, окружавшие умершего, которых тут нет ни одного на картине, должны были ощутить страшную тоску и смятение в тот вечер, раздробивший разом все их надежды и почти что верования.
Они должны были разойтись в ужаснейшем страхе, хотя и уносили каждый в себе громадную мысль, которая уже никогда не могла быть из них исторгнута» .
О картине «Мертвый Христос в гробу» князь Мышкин и Парфен Рогожин говорили между собой так:
«— А на эту картину я люблю смотреть — пробормотал, помолчав, Рогожин, точно опять забыв свой вопрос.
— На эту картину! — вскричал вдруг князь, под впечатлением внезапной мысли, — на эту картину! Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!
— Пропадает и то — неожиданно подтвердил вдруг Рогожин. Они дошли уже до самой выходной двери.
— Как? — остановился вдруг князь, — да что ты! Я почти шутил, а ты так серьезно! И к чему ты меня спросил: верую ли я в бога?
— Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведь ноне не веруют.»
Западноевропейская религиозная живопись дорога Достоевскому, потому что она навязчиво, неотвязно напоминает о том, что легко забыть, глядя на икону.
Забыть по легкомыслию о том, что Воскресение было оплачено болью, кровью, страданиями, позором, отчаянием, одиночеством, растерянностью, страхом, крушениями надежд.
«Я знаю, — напишет Ипполит — что христианская церковь установила еще в первые века, что Христос страдал не образно, а действительно, и что тело Его, стало быть, было подчинено на кресте закону природы вполне и совершенно».
Достоевский верит в Воскресение Христово. Доказательство воскресения Христа – Его пребывание в каждом из нас.
Этим знанием Достоевский обладал с детства, но потом утратил, в титаническом порыве молодости, пытаясь стать благодетелем человечества, и вновь трудно и долго обретал на каторге, и старался сохранить всю последующую жизнь.
Завершая роман «Братья Карамазовы», он скажет: «Через большое горнило сомнений моя осанна прошла».
Источник — Опыт духовной биографии Ф.М. Достоевского — «ГЛАВНЫЙ ВОПРОС, КОТОРЫМ Я МУЧИЛСЯ СОЗНАТЕЛЬНО И БЕССОЗНАТЕЛЬНО ВСЮ МОЮ ЖИЗНЬ — СУЩЕСТВОВАНИЕ БОЖИЕ…», Татьяна Александровна Касаткина.